«Катюши» – «Сталинские орга́ны» - Артем Владимирович Драбкин

стрелял. У меня потом в машине и немецкая снайперская винтовка лежала – хорошая вещь. Но мы из нее больше по уткам стреляли. Один раз прибил двух, а они нырковые, их и есть нельзя. Зря загубил. Оптика там стояла отличная. Немецкие бинокли были отличные. А наши перед войной выпустили, а там в устройстве подгонки окуляров использовали силумин – ломался в две секунды. Радиостанции у них были лучше. Наши 6-ПК… Я же сам радиолюбитель был! Открываешь ее, а там все на соплях! Даже блоки не смонтированы! Ой-ей-ей! Вот РБ и РБМ – это нормальные станции, 15–20 километров берет. Мы же с нуля войну начали… Как мы выскочили, я не знаю… Если бы дикие усилия не применили после Финской – конец нам!

Те дивизии, что под Владимиром формировались, были крепкие, хорошо вооруженные. Когда объявили войну, нас погрузили в эшелон и мы поползли на фронт. С песнями через Москву. Встречали нас с криками «Ура! Через 2 недели в Берлине будем!» Только выехали за Москву – начали попадаться разбитые платформы, беженцы, эшелоны с ранеными. Петь мы перестали – насторожились. А потом за Ржевом нас высадили, и мы вошли в лес. Там рядом кавалерийский полк стоял. Первый налет Ю-87-х. Я не помню, как я влез в поленницу, которая там стояла. Долбили нас минут 20. Волнами. Вылез – гарь, дым. Особенно тяжело было смотреть на бьющихся лошадей. Вот так началась моя встреча с войной.

Дело уже под Смоленском было. Июль месяц. Командир нашего 922-го полка 250-й дивизии 30-й армии Кузнецов собрал сводный пулеметный взвод 6–7 пулеметов. Все ж на конной тяге! Я училище заканчивал, так нас учили устройству и управлению тягача СТЗ-5. Они скоростные, но центр тяжести высоко, и они кувыркались. А на фронте – только лошади.

Первые недели четыре как в тумане – ничего не помню. Потом меня вызывает Кузнецов: «Ты знаешь сорокапятки?» – «Да». – «Вот тебе батарея – иди, принимай: комбата убило». Встречает меня старшина. Мне еще и 20 нет, а ему за 30, с усами. Подводит коня. Дончак, танцует. Ой! Я же не кавалерист. Я люблю животных, и они меня, но… Тут он посмотрел на меня: «Да-а-а… Ты комбат це не конник». – «Нет…» Очень ему не понравилось, но он достал мне подрессоренный тарантасик. Сена бросили – хорошо. Лошадку мне привели маленького роста, смирную. Она была контужена и, когда слышала звук самолетов, начинала дрожать и шерстка дыбом становилась. Взгромоздился я на нее в седло. Три дня проскакал. Сошел – ходить не могу. Солдаты хихикают: они конники, а командир-мальчишка и ездить не умеет. Презрение. Потом отходили за Смоленск. Бомбили нас непрерывно – только к ночи передышка. Танки нас, как собак, гоняли. Все разбегутся. Потом слышат стук кухни – смотришь, собираются. Вышли к городу Белому. Там были тяжелые бои. Под Белым нас трое суток бомбили без перерыва. Представляешь, какое месиво там было? Осталось два орудия. Я стрелял. Машину сожгли. Стреляли по бронетранспортеру… Черт его знает, по-моему, он загорелся. Бедлам. Стрельнул, передки к орудию – и дальше. Один раз по танкам стреляли, но никого не подожгли.

Вот там меня застала телеграмма с приказом откомандировать меня в Москву. Как в этой каше меня нашли? Не знаю. Собрались нас трое, все с технических училищ. Приехали в Москву, и нас направили на формирование частей «катюш». Меня назначили в опергруппу Брянского фронта. Опергруппа – это как штаб при фронте, при котором формируются части. Когда Гудериан прорвался, мы покатились на Восток – мимо Орла, Мценска. Случалось так, что впереди идет немецкая колонна и сзади, а мы машину «Скорой помощи» подобрали и ехали посередине. Там все перемешалось. Не заметили они нас, потому что сами ехали на всем, что двигалось, в том числе и на наших машинах.

В 41-м было ли ощущение, что победим, несмотря ни на что?

Бежали мы на рысях… Под Смоленском у них в воскресенье выходной был. Это потом уж мы научили их «родину любить». Трудно было. Но что немцы могут победить – такой мысли не было. Кто постарше, те, может быть, и подумывали, а мы, молодежь, – нет. А когти рвали – будь уверен.

Там такой еще случай был. В одном месте ранило одного командира. Его принесли в крайнюю хату. Попросили: «Подержите, ночью заберем». А сами отошли в лес в километре или полутора. Смотрим, идут немцы. Хозяйка из избы выбежала – и к ним. Во сука какая! Немцы вытащили раненого, которого мы оставили, и расстреляли. Дождались темноты. Командир вызвал добровольцев, я просился, но он меня не пустил. Собралось их пять человек. Блядь, всех перестреляли и избу сожгли! Я бы и сейчас их пристрелил! Просто не попал я в эту группу!

Еще помню, как нас прижали к Черной переправе или «переправе смерти», как ее называли. Это от Смоленска к Брянску. Там речка жалкая какая-то, заболоченная. В ней вода была буро-красная от крови…

Проскочили Тулу, Москву и погнали в Горький. Здесь из нас сформировали впоследствии 10-й Гвардейский Кенигсбергский ордена Богдана Хмельницкого дивизион. Дали нам 4 или 5 машин ЗИС-6 с установками М-8, командиром назначили генерала Дегтярева. Меня назначили старшим арттехником. И поехали назад. Это был октябрь. В Москву приехали 6—8-го числа. Матчасть учили на ходу. В конце октября нас выдвинули на Волоколамское шоссе. Там в обороне были, потихонечку кувыркались. Потом 4 декабря. Боюсь на день-два соврать. Командира вызвали в Кремль, мы снялись с позиций, всю ночь гнали и приехали на юг в Михайлов под Рязанью. Нас подчинили 10-й армии. На всю армию мы были одни. Нас уже доукомплектовали до штатных восьми машин. Две батареи. Машины были с Воронежского завода. Направляющие сделаны из дюрали. Мы их «флейтами» называли, по 36 штук на машину. Вот там первый залп дали. Пошли вперед – очень трудно. ЗИС-6 – только задние ведущие. Людей запрягали, тащили их через снег. Немец остановил нас под Сухиничами.

Раз приехал я в Москву, и тут, первый раз в своей жизни, я украл. Я был в «доме номер два», где размещалось управление артиллерией. Тут же располагались интенданты и управление тыла. Нас к этому времени не переодели в зимнее, а мороз был лютый. Зашел в столовую, и так мне обидно стало: я в тонкой шинели, пилотка, елки-палки! Сам маленький, а тут все в полушубках! Я шинельку повесил, пообедал, оделся в полушубок, шапку – и бегом к машине